Ирина Кнорринг - Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 1

Но обидное чувство осталось и останется надолго, навсегда. Теперь он стал от меня еще дальше, чем когда-либо, если только не будет сказки про Журавля и Цаплю.

Вчера все ушли гулять, так как была хорошая погода, а я осталась дома, и страшно мне было грустно. А Лисневский все время в кают-компании играл на рояле. Он очень хорошо играет. Музыка вообще всегда производит на меня сильное впечатление, да еще он играл такие грустные вещи, на душе грустно, нервы взвинчены, и я в сумерках долго сидела одна и плакала. Плакала и сама же над собой смеялась. Сегодня он был дежурный по столовому залу, и поэтому весь день терся в Сфаяте. Опять очень много играл. Спасибо ему хоть за это, своей музыкой он доставляет мне большое удовольствие. Я слышала, что завтра опять проектируется вечер. Надо бы выдержать характер и не пойти.

12 апреля 1923. Четверг

Сегодня днем долго гуляла с Мамочкой и Елизаветой Сергеевной. Погода — превосходная! На солнце особенно, когда нет ветра, так прямо жарко. Одним словом, меня разморило, сейчас здорово спать хочется.

14 апреля 1923. Суббота

Вчера был вечер на форту, так как Глафира Яковлевна себя очень плохо чувствует. Она на днях умрёт. Вечер был, пожалуй, один из удачных, хотя все было против него, да непогода. Как назло, к вечеру поднялся ветер и пошел дождь. Однако кое-кто издам потащился на форт. Танцы были в помещении четвертой роты, все было убрано зеленью, в общем, красиво. Мы с Мамочкой пошли вместе с Насоновыми, за нами зашли два четвероротника — Тагатов и Щуров. Павлик Щуров на этом вечере играл такую же роль, как Новиков — на прошлом. Все время сидел со мной, разговаривал и танцевал, хотя и очень плохо танцует; а то ведь из знакомых кадет на таких вечерах никто даже не подойдет! Лисневский, правда, подходил, здоровался, все честь честью, а потом все время увивался вокруг мадам Смирновой (с эскадры). Однако, против всякого ожидания, пригласил меня на галоп, а после и близко не подходил. Правда, он был какой-то сонный. Однако уходя с Кебира, я мысленно сказала себе, что этого вечера я ему никогда не прощу.

Сегодня настроение никуда негодное. Злюсь, все время и потому ухожу за занавеску плакать. В церковь не пошла. В это время Леммлейн принес письмо от Лели. Лелино письмо, спасибо ей, сильно ободрило и успокоило меня. Милая! Кроме того, там было еще письмо от Вавы,[270] оно меня тронуло уже по своей идее. Прочитав письмо и наклеив марки (Леля прислала), я вырвала из какой-то тетради лист и стала писать стихотворение, посвященное Лисневскому, которое, конечно, никому читаться не будет, а если и выйдет в свет, т. е. в альбом, то с большими изменениями. Осталось дописать две строчки, но тут наши пришли из церкви, и мне не хотелось писать на виду. Начали читать письма вслух. Приходил Констант<ин> Кон<стантино>вич, ничего, продолжаю читать письма интересные. А листок со стихотворением под рукой. Вдруг стук в дверь и входит Лисневский. Я все-таки продолжаю Вавино письмо и даже принимаюсь за Лелино, с большими пропусками, конечно. Однако я прочла фразу: «Я далеко стою от своих товарищей, благодаря неумению подойти к людям. В этом я горячо жму твою руку. Я тоже с кем хочу подружиться, не умею подойти». Это — ответ на мою фразу к Леле, в которой я именно и имела в виду Лисневского. Листок со стихотворением я сунула в тетрадь с марками, а когда он стал смотреть марки, я едва успела выхватить его. Весь вечер проговорили с Колей. Конечно, если бы мы были одни, было бы лучше. Правда, не могу передать, о чем мы с ним говорили. Но вчерашнего вечера я ему все-таки не прошу.

Сейчас допишу стихотворение. Я уже забыла его.

15 апреля 1923. Воскресенье

Хоть последний день праздников прошел хорошо. После обеда Елиз<авета> Серг<еев>на позвала меня гулять на «обсерваторию», т. е. на гору перед мысом Бланко, где стоит семафор. С нами шли Новиков и Щуров. Новиков, хоть и славится за серьезного человека, но порядочный-таки болтун, а Щуров мне положительно нравится. Уже на обратном пути, у Надора, нас встретили еще два кадета — Тагатов и Корнилов. Вечером Елиз<авета> Серг<еев>на пригласила меня к себе, все 4 кадета были там; и мы очень мило, шумно и весело провели время. Коля Тагатов мне начинает нравиться (раньше я его почему-то ненавидела), уж очень он зубоскал, к нему только попади на язычок! Костя Корнилов тоже симпатичный. Он очень застенчивый, скромный, в нем есть что-то нежное, даже женственное.

Играли мы в «чепуху», а потом в «почту». Уж какие только мне письма ни писали! А рядом лежат листочки «чепухи», так что можно сравнить все почерки. Коля зубоскалил, Всеволод разыгрывал мрачного демона, и вообще было весело.

В общем, я довольна сегодняшним днем и новым знакомством. Ведь это было почти знакомство, с этой четверкой весело. Хоть бы к ним ближе подойти!

21 апреля 1923. Суббота

Вот уже целая неделя, как у меня нет свободной минуты. Неделя прошла бешено, хорошо занималась, т. е. довольно много. Закончила психологию, кончила новую историю, начала логику и обещала пройти ее в 4 урока (28 часов!) Прошлый урок выдержала. Написала два сочинения. Второе («Иноземное влияние в русской литературе») начала вчера вечером, сегодня писала почти все время с обеда до ужина, написала 11 страниц и кончила Хемницером. Уж очень большой взяла масштаб.

А вообще все идет скучно.

У Папы-Коли опять неприятности в Корпусе. Опять все косятся, дуются… Надоело.

И у меня опять на душе невесело. Ждешь, ждешь субботу, а в ней ничего нет. Чувствую, что все развлечение и все утешение — в стихах, когда пишу — делаюсь сама собой. Только в своих стихах нахожу еще веру во что-то, в себя, может быть.

22 апреля 1923. Воскресенье

После завтрака сидела в самом убийственном настроении у окна, уже заранее жалела о потерянном празднике. Вдруг является Толя Зимборский, зовет меня гулять. Я, конечно, с радостью хватаюсь за его предложение. Хотели позвать еще детей и пойти куда-нибудь погулять и поиграть. Идем по Сфаяту — навстречу Лисневский и Панкратович. Коля подходит ко мне: «Ирина, не хотите ли немножко пройтись, погулять?» — «С удовольствием». Подошел еще Леньков, и мы впятером отправились на «Старый форт». Погода была отчаянная, ветер исключительный даже для здешних ветров, во время завтрака было что-то вроде самума. На «Старом форту» ветер еще сильнее, меня он уронил, я упала на камни и расшибла себе ногу. Там мы устроились во рву, где ветер немного слабее, и довольно долго просидели там. Оттуда спустились на Алжирское шоссе. Лазанье по горам в такой ветер было поистине безумием, зато весело. По дороге нашли ромашки, начали гадать. Коля дает мне ромашку: «Погадайте на мое счастье», я ему тоже дала и загадываю про себя: «Можем ли мы быть друг другу близкими?» Выходит — «нет». «Я знаю, что вы загадали», — говорит Коля. «Сомневаюсь». — «Может быть, не знаю точно, но приблизительно». — «Так скажите, что?» — «Сейчас нельзя, после». По дороге разговор несколько раз возвращается к этой теме (мы с Колей шли впереди). «Я потом скажу» и все. Дал мне еще несколько ромашек для гаданья. Уже под самым Сфаятом зашел разговор о вере. «Я на последнем вечере поссорился с одной дамой», — вставил Коля. «А я на предпоследнем вечере поссорилась с одним кадетом!» — говорю я. «Со мной!» — вдруг говорит Коля и смотрит на меня в упор. Это было так неожиданно, что я даже растерялась. «Да нет, почему же с вами?» — «Не отпирайтесь, прямо в точку попал!» Я отнекиваюсь: «Так почему же мне с вами ссориться, с чего вы это взяли…» и т. д. «Я знаю, — говорит, — я знаю, что на этом вечере вы были на меня страшно сердиты, да и не только на этом вечере, а и раньше, вы уже давно на меня сердитесь, я знаю, я все понимаю». Я уже больше и не отпираюсь: «Ну, может быть, и сердилась». — «Я об этом-то и загадывал, и у меня вышло „да“». — «Ну, а о чем же я загадывала?» — спрашиваю. «Не сейчас, я после скажу, хоть завтра, надо сначала подумать, как бы сказать…»